К ИДЕОЛОГИИ ЗДРАВОГО СМЫСЛА

В условиях продолжающегося распада советского государства, сопровождающегося распадом его идеологии, основной задачей которой была героизация сопротивления глупости здравому смыслу, возникает необходимость очередного подтверждения норм и принципов жизни, имманентных человеческой природе, которые позволили бы созидать и укреплять новое Российское государство, основанное на принципах права - идеологии здравого смысла. Это ни в коем случае не значит, что какой-либо иной результат общественной психической деятельности будет отвергаться государством. Это всего лишь означает принципиальное отсутствие государственной поддержки для идеологии, не желающей играть по правилам - для так называемой "неправовой" идеологии. Такой идеологии объявляется положение "вне игры", она ставится вне закона.
Отсутствие в принципах государственной жизни неправовой подоплеки раскрепощает все непосредственные функции государства: защиту от внешнего нападения, пенсионное и социальное обеспечение, здравоохранение, обеспечение личной безопасности граждан. Одновременно всем "правовым" идеологиям, существующим в рамках государства, предоставляется простор для реализации во всех мыслимых формах, что предопределяет объективную конкуренцию между ними и естественный отбор. Отсутствие государственного протекционизма, привилегированности для некоторых конфессий, партий, движений или общественных организаций дает адекватные весу таких структур ниши в общественной системе. Обеспечение государственного уважения к праву, в том числе и со стороны любой религии, а в особенности той, которая тяготеет к имплантации в государственный организм, означает принципиальное, на деле, а не на словах, отделение церкви от государства и государства от церкви. Тем самым ставится надежный заслон построению режима идеократии (теократии). В то же время для каждой церкви дается возможность свободно развиваться и сотрудничать с государством на равных.
Естественным и единственным критерием возможности существования государства становится правовое регулирование. Сознавая, что любое приукрашивание и вуалирование основного принципа государственного управления - подавления - сопоставимо с наряжением палача в праздничные одежды, представляется достаточно очевидной аморальность и безнравственность проповеди любви к государству как к властному механизму. В противном случае это приводит к скатыванию в тоталитаризм, связанный через нигилистический морализм с анархией и большевизмом. Таким образом, государство, будучи неизбежным злом, становится реальным орудием для установления баланса общественных интересов.

* * *

Реальный путь к социальной свободе долог и неминуемо лежит через снятие с власти чудесного ореола, окружающего ее. Состояние оторванности, неотмирности любой власти сопровождается ее таинственной и чудесной "вездесущностью". Вспоминается история про "великого и ужасного" Гудвина из сказки Волкова. Чем же взял непритязательных жителей Изумрудного города этот неудавшийся комедиант? Каким образом ненависть Ульянова-Ленина заразила многомиллионную крестьянскую Россию? Почему так непререкаемо шел к власти Джугашвили, почему стала возможной победа Шикльгрубера в Германии и Муссолини в Италии? Почему в гражданской войне в Камбодже победил Пол-Пот, а в Китае Мао? Почему, наконец, в постсоветских государствах с маниакальным упорством вновь приходят к власти недавние коммунисты-социалисты? Ответов на эти "почему" может быть много, но все они так или иначе сводятся к одному: непониманию природы власти. По сути, авторитет власти всегда держится на непонимании ее сущности. А стало быть, на придании возвышенности властным чертам, никоим образом не присущих ее низменным мотивам.
Власть всегда есть нечто животное, противное человеческой природе. С этой точки зрения державный аппарат подавления и манипуляции, который и есть сама власть, НЕ ИМЕЕТ ПРАВА носить нимба святости. Довольно и того, что он - авторитет, что с ним мирятся. Он, этот аппарат, должен быть прост и понятен до безобразия. Каждый винтик, каждый шурупчик в этой гильотине должен быть увеличен и постоянно просвечиваем рентгеном критики. Мозаика всех этих винтиков-шпунтиков обязана складываться в простую и безстрастную картину вынужденного зла. Глава государства, представительная власть, власти судебная, законодательная и исполнительная, все их ветви вместе взятые и каждая в отдельности всегда должны быть на виду, постоянно находиться под прицелом. Мельчайший их шажок, крохотнейшее шевеление должны отзываться многомиллионным эхом, каждое неловкое высказывание порождать геометрическую прогрессию кругов негодования.
Чтобы быть хоть сколько-нибудь долговременной, власть обязана постоянно децентрализовываться, то есть делиться, перераспределяться. ОНА НЕ ДОЛЖНА ЗАСТЫВАТЬ. Самодержавное, окостеневшее ее начало, сгубившее не один миллион слепо веривших в него, вправе проявляться исключительно в авральных ситуациях. Крайность полной централизации - ложь советского "демократического централизма", в итоге приведшая к безвластию, - не должна повториться вновь.
Поскольку всякая монархия, как институт доверия, покоится на иррациональном, постольку власть, ограниченная в доверии, признающая социальную свободу, вынуждена быть рациональной, то есть начисто лишенной мистического авторитета.
Все эти мысли по поводу характера власти конечно же не новы. Упомяну в этой связи лишь одного Достоевского, который каких-то лет 100 тому назад в "Легенде о великом инквизиторе" вывел удивительную по силе формулу о том, что людская совесть может быть навеки побеждена и пленена чудом, тайной и авторитетом. То есть глупостью, незнанием и слабостью. Пора бы уже и прислушаться к мнению классика.

Любая агрессия, экспансия есть проявление злобы, то есть животного начала в человеке. В то же время злоба необходима в этом мире для элементарного выживания. С этой точки зрения теория Дарвина полностью оправдывает себя. Но и только. Главное и основное - это чтобы позиция силы, насилия вообще, имела второстепенный, никак не фундаментальный или преобладающий характер. Чтобы с этой позиции никогда не определялись общественные взаимоотношения, как это проповедовал марксизм. И уж никаким образом при построении модели государственности нельзя исходить из примата силы, то есть опираться главным образом на государственное подавление. Насилие должно лишь учитываться при проектировании государственного устройства, выполнять роль силы трения, фактора сопротивления среды, не более того. Да, государство есть аппарат насилия, но это есть неизбежное, необходимое насилие. Никоим образом не возводимое в культ, мифологизируемое и героизируемое.
Почему же происходит героизация, мистификация неизбежного зла? Как писал русский философ С.Л.Франк: "Непризнание абсолютных и действительно общеобязательных ценностей, культ материальной пользы большинства обосновывают примат силы над правом..." Мне кажется, к этому полезно добавить и обратную героизацию человеческого начала, построение сверхчеловеческой схемы, которая на деле есть ни что иное как обратное отображение культа государственничества относительно человеческой слабости. Очень хорошо это изобразил известный русский ученый и общественный деятель П.Новгородцев по отношению к идеологии рационалистического субъективизма: "Право и государство, утверждали софисты, существуют не от природы, а по человеческому установлению, и потому весь общественный порядок - дело человеческого искусства. Человек сильный может разорвать все связи общественные, может отринуть все чары и заклинания, которыми его удерживали в общественном строе, и создать для себя свою собственную справедливость. Так индивидуальный разум человеческий объявляется всесильным и самодовлеющим, и нет над ним никакой высшей силы, перед которой он мог бы преклониться."
Таким образом сходятся в своем крайнем проявлении софизмы рационалистических идеалистов и романтических материалистов. Результат и того и другого - неизбежный диктат силы, презумпция насилия как в общественной, так и в частной жизни.
Поэтому только правовое насилие может привести к своему собственному упразднению. Уже вердикты конституционного суда не имеют карательной санкции также, впрочем, как и постановления товарищеских судов или рекомендательные законодательные акты. Единственной возможностью отойти от идеологии силы: "сильный, значит правый", становится презумпция неких условных, внешних правил общественной жизни, то есть презумпция права.

Попытка построения государства на рассудочной идеологии есть отречение от жутких последствий следования схемам различных утопий. Если политика голого рационализма есть вообще зло меньшее, чем строительство светлого будущего, то она прежде всего обязана иметь место именно в построении государственной структуры.
Что же такое в сущности любая утопия? Это есть отказ от реальности, это есть идеология оторванности, неизменно оказывающаяся в дураках под натиском времени. Почва для любой утопии - это ничем реальным не подкрепленное утверждение о неизбежности земного рая. Иногда это есть попытки поиска потерянного рая и даже его построение. Обреченные на крах попытки, имеющие в своей основе человеческую гордость, переоценку человеческих возможностей, прямое отвержение несовершенной природы человека.
Бред утопии заключается в ее упрощении жизни, в ее простоте. Ее целостность и ограниченность сродни цельности и гармонической органичности такого явления как идиотизм. Жизнь же сложна и многолика, и непрерывность ее истории строится на имманентной всему живому иррациональности. Каждая же утопия (по П.Новгородцеву) жаждет сугубо рациональной среды и потому "предполагает перерыв истории, чудо социального преображения, и в своем осуществлении приводит к насилию над историей, к злым опытам социального знахарства и колдовства."
Этика утопизма как всякая система нравственных норм, держащихся внутренним убеждением, подразумевает реальность существования государства идеальной природы. Следовательно, эта этика ведет к собственному отрицанию, что неизбежно воплощается через дискредитацию и, в перспективе, полное разрушение правового сознания. В итоге возникает тенденция к регламентации всего и вся, вместо духа закона начинает господствовать его буква. В то же время рабский, деспотический и полицейский характер государства камуфлируется его идеальностью. Такова антиномическая суть режима идеократии. Фашизм, коммунизм, инквизиция и другие теократии являются лишь частными случаями общей идеократической схемы.
Наглядным примером таковой служит и любая национальная идеология, которая, как известно, начинается с так называемого национального самосознания. Как писал историк мысли Н.И.Ульянов: "Логика всякого национального государства есть логика тоталитарная. Где "национальная идея" - там ложь, где ложь - там принудительное ее распространение (ибо лжи добровольно не принимают), а где принуждение - там и соответствующий аппарат власти."
Таким образом, чтобы не впасть в идеократию, архитекторам новой Российской государственности достаточно лишь иногда вспоминать классику жанра, но всегда помнить о недопустимости подмены живой национальной души народа той или иной безликой в своей идеальности формулой.

По существу, этот приоритет уже закреплен в заключительной части статьи 15 Конституции Российской Федерации (точно также, как и недопустимость создания режима идеократии заложена в 13-й ее статье). Недавно вступивший в силу закон "О международных договорах Российской Федерации" лишний раз напоминает о необходимости уважения норм международного права. О том же говорят и многочисленные законодательные акты палат Федерального Собрания России. Что касается межународного сообщества, то современный уровень его правосознания вполне иллюстрирует объявление Генеральной Ассамблеей ООН периода до 1999г. Десятилетием международного права.
Международное право, будучи естественно-объективным и многосубъектным, не терпит волюнтаризма. Его согласительная, урегулирующая, обеспечивающая и охранительная роли не опираются на надгосударственные механизмы принуждения. Как государственный аппарат, так и частное лицо какой-либо страны напрямую не подчиняются его нормам, которые обязываются к исполнению исключительно через их внедрение во внутренние законодательные акты. Процесс международно-правового нормирования, т.е. создание международно признанных прав и обязанностей, имеет место исключительно в форме консенсуса. Возможность же отмены какой-либо нормы международного права возникает лишь в случае отмены соответствующей общественной практики.
Ратифицированные международные договоры постепенно должны становиться частью внутреннего российского законодательства, в то время как нарушения императивных норм международного права внутри страны юридически и фактически являться посягательствами на весь международный правопорядок. Внутренний приоритет международного права станет залогом сохранения территориальной целостности, нерушимости границ и политического единства России.

* * *